Максим Жуков. Рассказ «Астраханский вернисаж»
***
Лучи пробуждающегося солнца потянулись к ещё сонному городу. Виталий на своём роскошном «Лексусе» плавно свернул с Нового моста через Волгу на Адмиралтейскую улицу и устремился в центр. На дороге автомобили почти не попадались. Светофоры благосклонно пропускали его вперёд. Любуясь поразительно изменившейся Астраханью, Виталий не заметил, как выехал на улицу Тредиаковского.
Иномарка остановилась у главного парка города – Братского сада. Мужчина поправил галстук и, бегло оглядев себя в зеркало заднего вида, вышел из машины, тут же оказавшись в прохладной тени вековых деревьев. Он поднял голову и вспомнил, как в детстве залезал на эти исполины до самых макушек. На парковой ограде размашистые яркие буквы выгнутых дугой слов призывали посетить юбилейную выставку местных художников.
«Кажется, я вовремя!» – подумал Виталий.
Он специально приехал сюда пораньше – хотел посмотреть город, а заодно понаблюдать, как художники расставляют свои работы перед выставкой. Он разыскал свой любимый уголок и устроился на скамейке, откуда открывался прекрасный вид на величественный кремль.
Тем временем в парк забежал взмыленный, с растерянным видом худой мужчина в плаще и джинсах. Он нёс подмышкой несколько холстов, заботливо обёрнутых бумагой. Поставив их у ограждения, где выставляли свои работы другие художники, он принялся расставлять свои картины. Виталию, давно переехавшему в Москву, подобная суматоха казалась вполне знакомой, но здесь она выглядела, по меньшей мере, странной. Его жена Маша – коренная москвичка, относилась к его частым визитам в Астрахань с лёгкой иронией – мол, опять поехал искать себе новую пассию. В порыве ревности Мария забывала, что у него здесь проживают родители.
Виталий подошёл к странному мужчине и остановился у совершенно разных, но необычайно ярких, наполненных жизнью, картин. Лицо Виталия преобразилось. Он оцепенел, вглядываясь в каждый штрих, выполненный с трепетной теплотой. Первая картина, которая привлекла внимание Виталия, называлась «Арбузы».
Арбузы
Самым популярным лакомством в Астрахани всегда считались арбузы. Раньше они казались очень большими. Срезанная кухонным ножом месяцевидная доля арбуза в солнечном свете поблескивала белым сахаром. Мы с сестрой на веранде дачи наслаждались его красной медовой мякотью, вдыхая томный аромат бабушкиных цветов. А ещё, закрывая глаза и прислушиваясь к стрекоту сверчков и кузнечиков, я представлял себя в таинственном лесу…
В моём воображении высокие раскидистые вязы, росшие вдоль дорог, тянулись к безоблачному небу с парящей в нём чайкой. Она держала путь в сторону Волги и наблюдала за тем, как стремительно преображается город. Ещё немного, и он скинет оковы из бетона и стали. Порвёт тонкую нить времён – и всё вернётся к началу начал. Астрахань виделась мне совершенно иной. Горожане, степенно разгуливая среди величавых тополей, учтиво раскланивались друг с другом. По булыжным мостовым с грохотом проносились экипажи и пролётки…
«Просыпайся, уже утро давно!» – толкала меня сестра. А мне не хотелось этого делать. Анастасия – кудрявая хрупкая девчонка со смешными добрыми глазами обожала подшучивать надо мной. Ей нравилось играть в куклы и сочинять «высоко-поэтические шедевры»: переписывая строчки из Пушкина, Есенина и Цветаевой, она составляла собственные стихотворения, за которые отец её хвалил. Она этим очень гордилась. Отец, приезжавший к нам на выходные из колхоза, привозил огромные лиманские арбузы. Он дарил их великодушно сестре за новые стихотворения. Это меня немного обижало, ведь мне уже шестнадцать, и я помогал дедушке с бабушкой по хозяйству: копал огороды, собирал фрукты и овощи, поливал цветы. Статная и строгая бабушка первая нарушала покой безмятежного утра и начинала со скоростью напитавшегося нектаром шмеля носиться по даче, собирая цветы к очередному празднику. Она их продавала у ворот кладбища. Старые, изъеденные ржавчиной, они встречали и провожали неспешно идущих людей. В основном, конечно же, преклонного возраста. Их скорбные лица отличались сосредоточенностью. Будто они отбросили от себя всё лишнее. Добрались до сути. И я, сидя на корточках с букетом увядших цветов, разглядывал этих, погружённых в прошлое, людей. Они шли почтить память тех, кого любили при жизни; кого, скорее всего, любят сейчас, но любовь эта, как мне казалось, уже совершенно иная. В последнее время я много читаю и узнал из одной интересной книжки, что люди после смерти не исчезают, а наоборот – возрождаются. Любовь близких людей поддерживает их в новом, неведомом мире.
Я робко сжимал в руках букет и неизменно краснел, если у меня спрашивали цену. Бабушка обычно сидела рядом со мной на маленьком табурете и собирала из пышной охапки цветов, завёрнутых во влажную марлю, букеты. Мы часто с ней говорили о моих достижениях в учёбе или о том, кем я хочу стать, когда закончу учиться.
Как-то состоялся такой разговор.
− Нет, бабуля, пожарником я быть не хочу. Может, писателем?
− Писателем? – удивилась бабушка, откладывая на разложенную клеёнку цветы.
− Ну, дедушка ведь раньше, в армии, писал стихи. Ты показывала его тетрадь, которую он сохранил с войны.
− Великой Отечественной… − сказала она задумчиво, хмурясь и, видимо, что-то вспоминая. То, что мне по возрасту знать нежелательно.
− Кем он считался на войне?
Бабушка встрепенулась. Она платком вытерла капли пота, проступившие на лице. В её взгляде появилась тревога. О чём она думала? Что скрывала от шестнадцатилетнего внука?
− Его считали… Обычным орудием войны.
− Это как?
− Даже и не знаю, как и сказать тебе… Знаешь, тебе надо немного подрасти.
− Но я уже взрослый!
− Тогда почитай его дневник, внимательно почитай.
И я, сидя сутками напролёт у раскрытой тетради с потрёпанными страницами, внимательно вглядывался в витиеватый почерк дедушки. Ел свои любимые арбузы и старался выяснить, что скрывал от меня дедушка. Сам Николай Владимирович вспоминал о своих военных заслугах с неохотой. Говорил, что когда гнали немцев, уже не хотели их убивать, а старались добраться до их припасов с провизией. «С едой было туго, внучок», − говорил он чуть хриплым, прокуренным голосом. Курить он бросил, когда у него нашли рак лёгких. С тех пор он сделался очень задумчивым, однако оставался жизнерадостным. Бывало, рассказывал, как раньше они писали военные письма.
− Весточка с фронта – это частица души. И пока солдат пишет письмо, он уходит своими воспоминаниями в прошлое. Даже не знаю, Игорюша, как и объяснить. Ведь ты так ещё молод…
− Я и останусь таким. Бабушка мне сказала, что писатели не стареют.
− А ты хочешь стать писателем?
− Конечно! Чтобы потом оставить воспоминания о своей жизни и о тех, кого люблю. Про маму напишу, про папу, Настю, бабушку и про тебя.
Морщины на лице деда чуть разгладились, и в его глазах я увидел что-то такое, о чём всегда потом вспоминают, но никогда никому не рассказывают.
− Тогда возьми со стола ручку.
Я окинул взглядом тесную двухкомнатную квартирку, обставленную старинной мебелью, хранившую в себе отпечаток прошлого. Взгляд мой скользнул по раскладному столу, на коричневой полировке которого стояла ваза с засушенными цветами и лежала дедушкина тетрадь, принесённая мной для расшифровки. Уж больно непонятными оказались написанные там слова. Дедушка великодушно «переводил» свои записи, а я с благоговейным интересом слушал его. В тетради имелось много стихотворений и обрывчатых фронтовых воспоминаний. Эти фрагменты в живых воспоминаниях дедушки превращались в настоящие захватывающие истории.
Рядом с тетрадью лежала ручка. Я открыл свой блокнот и озадаченно посмотрел на дедушку:
− Что писать?
− Может, о моей фронтовой жизни мы напишем потом?
И, приняв моё молчание за согласие, дед добавил:
– А теперь о тебе. Пиши так: «Лето я провёл, собирая арбузы в таинственном лесу».
Я от смущения покраснел:
− Дедушка, откуда ты знаешь про лес?
− О! Я давно наблюдаю, как ты мечтаешь, сидя на крыльце. Да и сестра твоя рассказала о снах наяву, – тепло улыбнулся дед.
− Но… В моих фантазиях не бывает арбузов.
− Но ты же представляешь себе старую Астрахань, так? А наш край немыслим без рыбы, арбузов и старинных купеческих домов. Да-да, ты не ослышался, в нашем крае ещё остались такие постройки. К нам даже с Москвы едут снимать фильмы о прошлом веке.
− Значит, надо писать про арбузы?
Дедушка поднялся со стула, ушёл в прихожую и достал из хозяйственной сумки чуть потрескивающий от спелости огромный арбуз. Он положил его на стол передо мной и сказал:
− А это тебе, чтобы рассказ получился самым лучшим на свете.
Кино по-пацански
«Кинотеатр “Маяк”» –
так называлась следующая картина.
***
В Астрахани очень любили кино. В каждом микрорайоне находился свой кинотеатр. Телевизоров на всех не хватало, да и новые фильмы по ним показывали редко. Поэтому каждые выходные мы с ребятами ходили в летний кинотеатр.
На серых цементных стенах здания со следами свежей и прошлогодней краски выгибался парусиновой грудью стенд с названием очередного западного фильма. Мы с ребятами с восхищением разглядывали нарисованного героя вестерна, сжимающего в одной руке ружьё, а другой придерживающего готовую упасть в обморок или в его объятия девушку. Неизвестный художник очень, кстати, неплохо изобразил пышногрудую даму. А вот положительный герой получился грубоватым и неестественным. На его руках так и бугрятся ненатуральные мышцы. И всё равно для нас, семилетних мальчишек, нарисованный персонаж является недосягаемым идеалом и даже мечтой. Ребята постарше с иронией смотрят на стенд. Некоторые даже посмеиваются. Чуть отойдя в сторонку, они обсуждают план вечернего сеанса. Я не разбираю и половины из того, что они говорят, но всё же мне становится совершенно ясно, что они собираются скинуться на дешёвый креплёный портвейн и залезть на высокие тополя, обступившие кинотеатр. Смотреть таким образом фильмы − одно удовольствие. К тому же это считалось престижным. Ребята, «сходившие» в кино по-пацански, чувствовали себя чуть на высоте, так как первыми посмотрели насыщенный погонями и взрывами фильм, раскачиваясь на ветке дерева. А это, без малого, два часа в скрюченном положении с опасностью слететь в любой момент вниз.
В последнее время в кино мы ходили бесплатно, но досмотреть до конца фильм не получалось. Во время показа хорошего кинофильма обязательно появлялась народная дружина во главе с дядей Мишей – высоким седеющим мужчиной крепкого телосложения. Одевался он в военную полевую форму, и потому местные хулиганы его замечали издалека. Едва дядя Миша переступал территорию кинотеатра, как тут же со всех сторон голосили «Атас!» или «Шухер!». Не сказать, что дядю Мишу сильно боялись, но уважали – это уж точно. Так вот однажды мы втроём сидели на акации. Смотрели комедию. Не прошло и половины фильма, как вдруг раздалось:
− Атас!
Мы спрыгнули с дерева первыми. Только Петька тогда зацепился штанами за дерево и принялся раскачиваться на ветке, словно неудачливый парашютист. Мы с Сергеем прыснули от смеха. А дядя Миша уже бежал к нам со своими дружинниками.
− Помогите! – закричал «парашютист».
Я огляделся. Все, следуя нашему примеру, попадали с деревьев, как яблоки. И сразу – врассыпную. Петьку мы не бросили, и когда спустили его на землю, дружина нас и сцапала. Нам досталось в самых отчаянных выражениях. Дядя Миша после продолжительной словесной тирады смягчился и отпустил нас, взяв перед этим с каждого слово не хулиганить.
Сегодня нам подфартило, и мы шли в кино по билетам. А ведь ещё недавно отчаянно балансировали на ветках. В отличие от взрослых ребят мы не залезали на тополя, а предпочитали старые, проверенные временем акации, на которых, правда, приходилось весь сеанс не сидеть, а стоять, чтобы в полной мере разглядеть фильм. Сейчас трудно представить, как можно продержаться на дереве столько времени. Но тогда это считалось привычным, и если кто-то во дворе ходил на новый фильм, то обязательно рассказывал его сюжет остальным. Тут уже начиналось обсуждение, сопровождаемое выкриками и почти театральными сценками с вытаращенными глазами и пулемётами – палками в дрожащих от напряжения руках. Стоит ли объяснять, что потом каждый уважающий себя пацан хотел увидеть это кино. И потому шли не по двое и трое – а целыми дворами. На наших лицах отражалась радость. Руки сжимали палки, а в карманах лежали заветные двадцать пять копеек, выпрошенные у родителей на кино. Иногда нам не удавалось убедить родителей в том, что именно этот фильм обязательно надо увидеть. И приходилось набирать деньги во время татарских праздников или на свадьбах, на которых всегда устраивался салют из монеток и нам удавалось подобрать с пола какую-нибудь мелочь.
В прошлом году Петька – маленького роста мальчишка с прямыми короткими волосами и большими глазами, набрал целых пятьдесят рублей! Это было невероятным богатством. Сергей, самый высокий из нас восьмилетний хулиган и гроза девчонок с длинными косичками, завистливо посматривал на товарища. У Сергея имелась большая коллекция фантиков «Турбо» и самый настоящий трансформер, который в то далёкое советское время было не достать. Конечно, он хотел выманить деньги у Петьки, но тот лишь деловито выпячивал подбородок и отрицательно мотал головой. И вот однажды во время обычных беззаботных трат своего богатства он поплатился. Ребята из соседнего двора подкараулили его у подъезда и отобрали все деньги, задав поучительных тумаков. Петя ревел на весь двор. Выбежавшие родители увели его в дом, а мы с Серёжкой, только что прибежавшие, но успевшие сообразить, что к чему, сразу погнались за грабителями.
Погода стояла отличная. Пахло цветущей акацией, а вечернее небо медленно теряло неповторимые краски закатного солнца, решившего, что на сегодня оно достаточно потрудилось. У кого-то играл на батарейках магнитофон, и выверенные песни Виктора Цоя долетали до нашего чуткого слуха. Тормошили, звали подойти к обладателю магнитофона и похвалить, что он слушает нормальную музыку. Конечно, мы бы так и сделали, но не сейчас. Всё наше внимание сосредоточено на группе давно знакомых ребят. Они постоянно задираются и хорохорятся. Отбирают игрушки у девочек. Как-то у Сергея они отобрали новенький футбольный мяч. И вот пришла пора рассчитаться. Мы отодрали от деревянного забора по штакетине и отправились в бой. Конфликтов я всегда сторонился. Но сегодня мы, не сговариваясь, набрались с Сергеем смелости. Страх и адреналин, смешавшись в одно целое, гнали нас вперёд. Мы прибавили шаг, преследуя обидчиков в сгущающихся сумерках. Длинный ряд гаражей соседствовал с детским садиком и электроподстанцией. Через рваную сетку детсадовского забора мы обнаружили три знакомых силуэта.
− Значит так, − сказал я Серёжке, − выбегаем и орём. Ты требуешь деньги. А я для понта начинаю махать этой палкой. – Я покосился на штакетину и неловко помахал ею перед собой.
− Что-то мне не по себе, Вася. Ты уверен, что у нас всё получится?
− Вспомни свой мяч, − завёлся я.
Мимо нас, сверкнув фарами, проехала легковая машина. В глазах Сергея отразилась ненависть.
Я хлопнул его по плечу, давая понять, что пора уже действовать, и первым свернул за ограждение садика. Кричал я, как ненормальный. Замахнулся. От испуга упал один из противников. Остальные кинулись врассыпную. На их пути стояла песочница, и беглецы оказались в песке. Запутавшись в забытых прыгалках и игрушках, они упали. Я для страха ударил штакетиной по грибку песочницы и понял, что выдохся. Тут мне на выручку подбежал Серёжка. Он грозным голосом потребовал назад Петькины деньги. Трясясь от страха, горе-грабители стали шарить по своим карманам.
− В-вот, в-возь-мите! – запинаясь, проговорил, вероятно, их главный.
− А мяч? – грозно спросил Серёжа. − Вы в начале лета у меня мяч отобрали. Где он?
− С-сдулся…
− Что?!
В ответ он протянул какую-то бумажку.
− Что это?
− Б-билеты в кино… – пробурчал противник.
− Ого! Кино! Здорово!
Мы с Серёжкой побежали домой и остановились у первого фонарного столба.
− И впрямь билеты! – восторженно проговорил Серый, – завтра идём в кино, надо Петьке сказать – вот обрадуется!
История с рыбой
Больше всего Виталия задела за живое картина,
похожая на эскиз с едва различимой фигурой рыбака.
***
Когда мне исполнилось семь лет, отец повёл меня на рыбалку за кирпичный завод в первых числах мая. Отцу дали выходной, и он решил провести его с пользой – наловить к празднику Победы рыбы. Погода стояла тёплая, небо закрывали массивные, необычайно красивые облака. Солнце, изредка вырываясь из-за белесой преграды, освещало устье реки. На сваленных тесным рядком брёвнах уже устроились рыбаки. Мы выбрали на плотине подходящее место, и отец стал объяснять, как ловить рыбу.
− Тут ничего сложного нет, – начал он, открыв жестяную баночку из-под чая. В ней шевелились дождевые черви.
− Берёшь двумя пальцами червяка и аккуратно нанизываешь на крючок. Смотри, как это делается.
Я уставился на отчаянно извивающегося червяка.
− Папа, а ведь он сопротивляется.
− Ничего. Что он видел в земле? Мы отправим его в захватывающее плавание.
И, ловко замахнувшись удочкой, отец запустил крючок в реку. Присев на покачивающиеся брёвна, я внимательно следил за поплавком. Лёгкий ветер ворошил мои волосы. Пахло древесиной и свежей рыбой. Над берегом поднимался дымок от костра. Я щурился от выглядывающего время от времени яркого майского солнца.
Неожиданно поплавок нырнул под воду. Я поднялся с брёвен и с замиранием сердца стал следить за всплесками воды.
− Так… Запоминай, – наставлял отец, – медленно ведёшь леску в сторону, а потом – хоп! – и подсекаешь!
Серебристая рыбина изо всех сил старалась сорваться с крючка. Но когда отец опустил удочку на брёвна, я обратил внимание, что червяк бесследно исчез.
− Пап, а где он?
− Он…
Отец аккуратно положил рыбу в тряпичную сумку:
− …наверное, уплыл.
− Значит, он не боится воды?
− Конечно, он же дождевой…
Я открыл сумку и с жалостью посмотрел на рыбину, которая дёргалась, не желая сдаваться. Беззвучно открывая рот, она, казалось, силилась мне что-то сказать. «Может, она хочет передать мне тайное послание?» Я встал на коленки и припал ухом к рыбине, а она вдруг хлестнула меня хвостом по щеке. Отпрянув назад, я повалился на брёвна. Отец, глядя на это, расхохотался.
− Если хочешь, придя домой, мы дадим рыбе поплавать в ванной.
Слова отца успокоили меня.
За полтора часа мы наловили целую сумку, стала заполняться вторая. Отец так увлёкся, что попросил меня самому отнести рыбу на берег.
− Донесёшь? – спросил он меня неуверенно.
− Донесу.
Я потащил сумку к берегу. Брёвна под моими ногами мерно покачивались и, временами, сердце уходило в пятки. Но вместе с тревогой я ощущал радость от того, что скоро рыба будет плескаться в нашей ванной.
Сумка оказалась тяжёлой. Мне пришлось соврать отцу, что для меня дотащить её до берега – сущий пустяк. Мне хотелось выглядеть в его глазах большим и сильным. Я считался самым худеньким и слабым в детском саду, да и во дворе. Это меня задевало. И мне приходилось часто, что-бы показаться сильным, идти на необдуманные поступки – вот как сейчас. С другой стороны – что здесь такого? Если уж почувствую, что совершенно выдыхаюсь, то оставлю её и вернусь к отцу. Уж кто-кто, а он меня точно поймёт. Но отступать я не собирался и, напрягшись словно тяжелоатлет, продолжал тащить ношу к берегу. Дойдя почти до конца плотины, я остановился у широкой доски, соединяющей брёвна. Когда на неё наступил, она чуть прогнулась и зачерпнула с реки мутную жижу. Пытаясь переступить опасное место, я поскользнулся и упал вместе с рыбой в воду.
От испуга у меня остановилось дыхание. Отпустить тяжёлую ношу я не мог, посчитав, что отец расстроится, если узнает, что из-за меня ушла на дно целая сумка с рыбой. То, что я и сам могу утонуть, мне как-то в голову не приходило. Перед глазами промелькнула вся моя короткая жизнь. Картинки оказались цветными, но смазанными. Неожиданно я почувствовал, что ноги коснулись дна. Напрягшись, оттолкнулся от илистой земли и попытался свободной рукой грести, чтобы всплыть на поверхность. Сумка с рыбой неумолимо тянула вниз. До поверхности воды оставалось немного. Но сил грести больше не оставалось. Всё тело налилось тяжестью. Тогда я принялся барахтаться руками и ногами, чуть всплыл на поверхность и, прохрипев побелевшими губами: «Па…», стал уходить под воду, как вдруг почувствовал, что какая-то сила поднимает меня. Первое, о чём я подумал: «Отец!» Он, не раздумывая, прыгнул в воду и вытянул меня на берег едва живого, а главное – с рыбой! Я так и не выпустил её из своих побелевших и запачканных рук. Всё происходящее для меня казалось нереальным. Дышать через нос я не мог. Задыхался, хрипел и судорожно хватал ртом спасительный воздух. Отец положил меня на берег и стал торопливо откачивать. Потом он развёл костёр, чтобы согреться.
− Да как же ты?.. Слышу, мне кричат… Обернулся, а там твоя голова только…
Я уж не помню, что лепетал в ответ, в памяти остался только огромный брезентовый плащ отца, в который он меня укутал, алюминиевый котелок с тёплым чаем и дядя Володя, отвёзший нас на мотоцикле домой.
Эпилог
Виталий оторвался, наконец, от картин и внимательно посмотрел на художника. В голове роились вопросы: откуда у этого странного типа появились такие живые, зримые образы? Ведь на всех трёх картинах он изобразил его, Виталия, – в этом он даже не сомневался!
− Ну, что, берёшь?
Виталий вытер со лба проступившие капли пота. Давление подскочило, и ему показалось, что солнце сегодня шпарит нещадно. Вокруг них суетились другие художники, старательно расставляя свои картины.
− Так что?
− Беру, − сказал Виталий и, запустив руку в карман пиджака, достал пухлый кожаный бумажник с золотой застёжкой.
Виталий, не торопясь, перенёс картины к автомобилю. Аккуратно уложив приобретения на заднее сиденье, он ещё долго не заводил машину, вспоминая своё счастливое астраханское детство.