Максим Симаков: «Мне не дают играть злодеев»
Актер с самыми добрыми глазами
Уроженец Астрахани, он начал играть в драмтеатре родного города только в 2015-м. Но почти сразу стал одним из самых заметных его артистов — сказалась серьезная школа и неплохой сценический опыт в столице. Сегодня мы поговорим с Максимом Симаковым о сыгранных и несыгранных ролях, о «миссии» творчества и о театре собственной мечты.
– Один из ваших любимых авторов – Даниил Хармс. Когда мы готовились к интервью, нам как раз попалась на глаза вот такая картинка. Итак, первый вопрос – «Какой вы сегодня Хармс?»
– Знаете, на первом курсе в ГИТИСе нам дали задание представить себя как цвет и сочинить об этом четверостишие. Помню, долго не мог выбрать и написал, что я бесцветный, то есть готов стать любым цветом. Наш педагог тогда жутко вознегодовал и сказал: «Если ты бесцветный, тебе нечего делать в ГИТИСе! Иди отсюда!» Я испугался, что меня сейчас отчислят, но выбрать всё равно не мог. В итоге написал, что я – вся радуга сразу. Я и актером стал, потому что у меня не получалось остановиться на какой-то одной профессии. Ведь артист может сегодня быть космонавтом, а завтра – моряком или солдатом. Вообще, я Близнецы по знаку зодиака, и наверное, это тоже способствует тому, что мне тяжело дается выбор. Поэтому я не могу решить, какой я сегодня Хармс. Сейчас вот грустный, потом буду зловещий, а если дети за окном начнут шуметь или старушки ругаться, стану ненавистником детей и стариков (смеется).
– Давайте продолжим тему Хармса. В театре им. Булгакова вы играли в спектакле «Хармс втроем». В сети мы находили восторженные отзывы о вашей актерской работе. Расскажите об этой постановке.
– Собрались три режиссера, два из которых – мои однокурсники Сергей Аронин и Леша Логачев, и еще была Катя Негруца, которая работает в Булгаковском доме. Они объединились, и каждый взял какой-то хармсовский материал: стихи, песни, прозу. Получилась такая сборная солянка. Выпускник ВГИКа Леша Боченин написал очень хорошую музыку. Там еще, помню, такая история была… Завтра уже премьера, а у нас всё сырое: чувствуем, тут не доработано, там не доделано. И наш художник Катя Ряховская вдруг говорит, что будет поролоновый пол. Ну, думаем, шутит. Приходим в театр за несколько часов до спектакля, а там привезли куски поролона толщиной, наверное, сантиметров в пятнадцать-двадцать. Представляете, как по нему ходить? А он еще током бьется, прямо дотронуться невозможно. Обтянули каким-то брезентом – перестал биться. Но всё равно: стул ставишь – он качается; девчонки вообще на каблуках, как инопланетяне, ходят. Ничего, постелили, пару часов порепетировали, прогнали – и на зрителя пошли. Ноги потом болели неимоверно. Но было жутко интересно. Этот спектакль до сих пор, кстати, идет в Булгаковском театре. Уже без меня.
– Давайте вспомним еще один знаковый для вас спектакль – «Москва – Петушки». Насколько нам известно, в 2011 году за роль Венички в нем вы были удостоены премии «Золотой лист».
– Да, Каменькович (Евгений Борисович, режиссер, мастер курса. – Прим.) после этого начал ко мне обращаться не иначе, как «Эй, ты, золотомасочник!». Вообще, «Москва – Петушки» – это была любимая книга Леши Логачева, о котором мы уже говорили. Я тоже, когда прочитал, проникся ею. Все же понимают, что она совсем не про алкоголика, который никак не может доехать из одного города в другой, – там всё намного глубже. И вот на третьем курсе у нас был семестр современной литературы, и Леша предложил поставить эту поэму. Она, правда, написана еще в 70-х годах, но нам разрешили. Делали сначала отрывки, а потом, на четвертом курсе, стали готовить уже дипломный спектакль, и мне предложили главную роль. Спектакль шел почти два часа (в программке было сказано: «Время в пути – 1 час 50 минут»). Сергей Аронин, второй режиссер из «Хармса», был у нас машинистом поезда, на сцене стояло фоно, играли Шопена, Грига (Ерофеев очень любил музыку и разбирался в ней).
Мы подумали, что Веничка – это такой Пер Гюнт, который едет к своей Сольвейг, к своей рыжей стервозе. На сдачу тогда пришли очень известные люди, мастодонты театра: Людмила Максакова, театроведы Алексей Бартошевич, Видмантас Силюнас… И потом да, мне вот эту премию вручали. Две тысячи долларов, помню. Я раздал долги, которые накопились за четыре года учебы в ГИТИСе, и еще ролики купил (смеется).
– Что потом стало с этим спектаклем?
– Его купил Булгаковский дом, и мы еще четыре года, с 2011-го по 2015-й, два-три раза в месяц его играли. И всегда был полный зал, даже дополнительные стулья приставляли. О спектакле ходили слухи, и пару-тройку раз нас даже заказывали на выезд. Первый раз это был новогодний корпоратив в каком-то очень крутом ресторане. Все, значит, сидели за накрытыми столами, ели-пили…
– Сцена с коктейлями, наверное, особенно зашла…
– Кстати, у нас ее не было. Мы не смогли ее сделать, хотя правда пытались. Так вот, нам тогда было жутко стыдно: позор, мы продаемся этим буржуям! Но перед Новым годом нужны были деньги, а нам за час обещали заплатить по десять тысяч. И вот мы как-то внутренне собрались и энергетически пробили всю эту компанию. Они забыли про свои коньяки и виски и смотрели только на нас. Потом, когда мы уже ушли переодеваться, пришла девушка и сказала, что всем очень понравилось, и нам даже заплатили не по десять, а по двадцать тысяч. Вот это была победа.
– А какие из нынешних своих спектаклей вы можете назвать для себя особенными?
– Не могу не отметить «Как боги». Когда я устраивался в наш драмтеатр в мае 2015 года, помню, приготовил программу как для поступления в ГИТИС: стихи, прозу там, басни, песни… Но Станислав Владимирович (Таюшев, в то время художественный руководитель театра. – Прим.) сказал: «Да что ты мне будешь тут рассказывать, у тебя образование, смотрю, хорошее. Знаешь, у нас осенью молодой режиссер ставит спектакль «Как боги», и как раз никого нет на роль Артема. Ты мне чуть ли не снился. Всё, будешь в нем играть». То есть я только попадаю в театр – и сразу получаю большую роль. А вообще, каждый спектакль по-своему особенный. Помню, когда работали над «Записками сумасшедшего», мне очень не хотелось ходить на репетиции, как-то вот не срасталось. А потом нашлись такие «точки удовольствия», как я их называю. Отыскал эту «точку» – и кайфанул. Значит, и в зале кто-то кайфанул. Уже всё не зря делалось.
– Сегодня ваши роли настолько разнообразны, что смело можно сказать: понятие «актерское амплуа» – не про вас. Тем не менее как вы считаете, есть ли ему место в современном театре?
– Я как-то в одной советской книжке про режиссуру и актерское мастерство прочитал, что амплуа придумали кинорежиссеры. Вот нужен, например, для фильма деревенский парень, тракторист, а этот актер не выглядит как тракторист, но он профессионал и сделает роль. Однако для этого нужно время, какие-то психологические затраты… Так зачем возиться, если есть другой актер, который, может, и дилетант, но выглядит как настоящий тракторист? Возможно, в кино амплуа где-то и уместно. Но в театре, я считаю, это плохо.
– Но наша драма все-таки этим грешит. Узнаёшь, что скоро премьера, – и сразу понимаешь, кто кого будет играть. Мы, например, угадываем до 90% состава. Почему актерам так редко дают роли на сопротивление, как вы думаете?
– Даже не знаю, может, тоже возиться не хотят. От внешности же своей всё равно никуда не денешься. Вот меня почему-то не берут на отрицательные роли. А я всегда хочу играть плохих. Еще в Москве, когда ходил на какие-то кастинги, всегда слышал: «У тебя глаза добрые». Так это же, наоборот, интересно – убийца с добрыми глазами. Когда он режет человека, а глаза при этом такие добрые-добрые… Ведь это даже страшнее, чем если сразу выходит урод типа Ричарда III, и уже заранее знаешь, что он сейчас будет всех мочить. А от этого с добрыми глазами такого не ожидаешь. У меня вообще мечта сыграть Яго…
– Вы, кажется, уже играли его в студенчестве, да?
– Да, Леша Логачев делал со мной и моим однокурсником Вовой Свирским такую работу, где Вова играл Отелло, а я – Яго. Мы придумали, что Яго, когда выносил Отелло с поля боя, был ранен и лишился ног. Мне связали ноги, сделали такую каталку – знаете, на каких инвалиды ездят. А Вова Свирский – здоровый такой парень накачанный, он в спецназе служил. В общем, подвесили под потолком военные галифе, набили песком – типа груши получилось. Кругом гантели, гири. Помните эту сцену, когда Яго начинает закидывать удочки, плести свою паутину: «Скажите, генерал, знал Кассио о вашем увлеченье до вашей свадьбы?», и Отелло в ответ: «Знал. Конечно знал. А что такое?» Я ездил на этой штуке, подавал Отелло гантели. И вот когда тот уже распалялся, выходил из себя, он снимал эту грушу, вешал вместо нее меня и начинал колотить. Это была жесть, короче, но в конце концов Отелло уходил, и победителем-то оставался Яго. Не знаю, выдержала бы пьеса такое прочтение, но я там кайфовал, конечно. В общем, хочется играть злодеев, но не дают такой возможности.
– Мы вот говорим с вами о Шекспире, Ерофееве, Хармсе… А как вы относитесь к современной драматургии? Интересуетесь? Читаете?
– Я люблю хорошую литературу, хорошую драматургию, хороший театр. А современное это всё или нет – дело уже второстепенное. Но, кстати, мой лучший зачет был как раз после семестра современной драматургии. Не знаю, позволял ли себе кто-то еще подобное в театральной Москве (смеется).
– Расскажите!
– Мы были на третьем курсе, и наши учителя по мастерству Наталья Вадимовна и Геннадий Геннадиевич Назаровы начали с нами ставить «На дне» в современном ключе. Мне сначала досталась роль Сатина. Полгода мы делали только этюды. И я зачем-то попробовал сделать Алешку Сапожника, есть там такой персонаж. У него совсем маленький выход, он пьяный с гармошкой ходит: «А я – ничего не хочу. Давай мне миллион – н-не хочу!» Потом появляется хозяйка ночлежки Василиса Карповна и выгоняет его. Всё. И вот я начал сочинять историю этого паренька и придумал, что родители-попрошайки с младенчества поили его водкой, чтобы он не плакал, когда они сидели на паперти. И у него атрофировался мозг, и развитие остановилось на уровне пятилетнего ребенка. Короче, я сыграл этот этюд, и мне сказали: «Какой замечательный Алешка! Вот его и будешь играть, а Сатина пусть другой делает». Я думаю: блин, вот зачем я сунулся?.. Инициатива наказуема. Ну ничего, я этого Алешку так потом играл!.. Придумал себе образ – шортики, шапка с помпоном, бита, коленки в зеленке.
И вот, значит, идет сдача спектакля Каменьковичу. Василиса Карповна меня выгоняет, а я ее безумно боюсь. По пьесе я убегал, она начинала что-то говорить, а я потом распахивал дверь и кричал: «Василиса Карповна! А я тебя не боюсь… н-не боюсь!» Всё у нас было отрепетировано, шло как по накатанной. И тут Остапа понесло… Организм повел меня своей дорогой. Я кричу: «Василиса Карповна! А я тебя не боюсь!», поворачиваюсь к ней спиной и… снимаю трусы. Она в шоке, кидает в меня туфлю, орет… Сижу потом за кулисами и думаю: ну че, нормально – отчисление на третьем курсе… В общем, началось обсуждение спектакля. Я сзади где-то прижух на стуле, и чем ближе к моей сцене, тем я всё ниже и ниже на нем опускаюсь. А тогда как раз вышли «Утомленные солнцем – 2». И вот Каменькович говорит: «Ходил из вас кто-нибудь смотреть эту парашу, которую Михалков снял? Не тратьте время и деньги, это плохо. Вот там задницу показывают ради задницы. А то, что сделал сегодня Симаков, – это высокохудожественный акт». А по Евгению Борисовичу никогда не поймешь, серьезно он говорит или нет. И все заржали, конечно. А он такой: «Я серьезно! Максюш, ты где там? Ты понимаешь, что мы это оставляем?»
– Ничего себе история…
– Да, вот так. У этого зачета еще и продолжение было. Потому что спектакль был только первой частью. А второй – как раз постановка современной драматургии. Мой однокурсник Леша Размахов выбрал пьесу «Жизнь удалась» Павла Пряжко, с которым лично был знаком. По сюжету мой герой Алексей влюблен в школьницу Лену, а она спит с его братом-физруком. Но потом всё равно решает выйти замуж за Алексея. И вот на свадьбе я пою для невесты «Как жизнь без любви…» из «Гардемаринов», ничего не вижу, дым идет… А в это время у моего брата с Леной там в уголке своя любовь, короче. Потом я как-то узнаю об их связи. И вот у меня такой длинный монолог с матюками, а в конце я говорю в зал: «Да идите вы все на…!» А на зачете же весь бомонд присутствовал, профессиональные люди сидели… Достиг вершин я, короче, в театральной Москве: то зад оголял, то на три буквы всех посылал.
– Сегодняшние ваши работы, конечно, не так эпатируют публику. Но недавнюю премьеру – спектакль «Морфий» – мы не можем обойти вниманием, поскольку доктор Поляков у вас получился очень убедительным. О чем для вас эта постановка?
– Наверное, прежде всего о бессилии человека перед судьбой (хотя я до сих пор не знаю, верю ли сам в судьбу), перед обстоятельствами. С чего всё началось? Героя бросила женщина. Потом случилась невралгия, первый укол… И вот боль прошла. А потом укол за уколом – и остановиться уже нельзя при всем желании. Получается, человек – венец природы, а настолько беззащитен… Его легко прогнуть, выбить из колеи. Он слаб перед страстями, перед любовью.
– Продолжите, пожалуйста, фразу «Актер – это прежде всего…».
– Это прежде всего… хороший человек, наверное. Плохой, злой человек не может быть актером. Талантливым по крайней мере. Я уверен, что талантливый актер – это умный и добрый человек. Иначе что он может дать людям? Актеру нужна мудрость, ему из всего нужно извлекать какой-то опыт. Это вечное самокопание, самовоспитание, вечный самоанализ. К нам Каменькович как-то пригласил Андрея Звягинцева лекцию прочитать. И он такую умную вещь сказал: мол, когда художник, или актер, или режиссер говорит: «Я хотел своим творением донести такой-то месседж» – это полная чепуха. Все всё делают ради себя. Ничего ты никому не хочешь сказать, никакому зрителю в пятом ряду. Просто постигаешь себя. И если при этом ты находишь у публики какой-то отклик, то это уже талант. Театр ведь прежде всего зрелище. Где вы видели, чтобы люди выходили со спектакля со словами: «Вот это да! Пойду сейчас совершу какой-нибудь добрый поступок!»
– А по-вашему, зачем люди в театр приходят? Отдыхать?
– Ну, не совсем так. Но вы же, когда книжку берете, не думаете, что сейчас найдете там инструкцию, как жить.
– Однако есть такая точка зрения, что литература, кино, театр – искусство, словом – должны чему-то учить.
– Искусство вообще никому ничего не должно, потому что это прежде всего созидание. Это мы должны быть признательны искусству за то, что оно так или иначе присутствует в нашей жизни.
– Мы начали с Хармса – давайте им и закончим. У Даниила Ивановича есть такая фраза: «Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский был в геометрии». А кем хотите быть в жизни вы?
– Счастливым человеком. Театр свой хочу, чтобы ни от кого не зависеть. (Смеется.) А для этого нужно много денег. Получается, я хочу быть еще и очень богатым человеком. Чтобы построить здание, набрать профессионалов, хорошо им платить. Несправедливо, что актеры так живут. Да не только актеры, конечно, – учителя, врачи… А еще, раз уж мы о мечтах заговорили… Помните, в фильме «Матрица» герою загружали в мозг все виды боевых искусств. Так вот, я бы хотел в совершенстве играть на всех музыкальных инструментах. Чтобы вот дали мне волынку или посадили за рояль – и я сразу заиграл. Даже если в первый раз этот инструмент вижу.
Беседовали юнкоры молодежного пресс-центра
при библиотеке им. Б. Шаховского
Сергей ШАБЛАКОВ, Екатерина ЩЕГЛОВА, Альбина ПАВЛОВА
Педагог-руководитель: Анна КОЧЕРГИНА
Досье
Максим Андреевич Симаков
Родился 1 июня 1983 г. в Астрахани. В 2005 г. окончил Астраханское училище культуры, в 2011 г. – РАТИ-ГИТИС (мастерская Е. Каменьковича и Д. Крымова). Работал в театре им. М. А. Булгакова (2011–2015 гг.), Самом добром театре (2011–2015 гг.). В Астраханском драматическом театре работает с 2015 г. Сегодня задействован в таких спектаклях, как «Морфий» М. Булгакова, «Три сестры» А. Чехова, «Анна Каренина» Л. Толстого, «Как Боги» М. Полякова, «Записки сумасшедшего» и «Ревизор» Н. Гоголя, «Квартет для двоих» А. Крыма и др.