Интервью с худруком Астраханского театра кукол

Под занавес уходящего 2021 года свой юбилей отпраздновал художественный руководитель Астраханского театра кукол Сергей Балыков. Незадолго до этого слушатели курса «Основы журналистики» при библиотеке для молодёжи им. Б. Шаховского встретились с Сергеем Николаевичем, чтобы поговорить о проблемах и чаяниях современного кукольного театра, а также развеять самые распространённые стереотипы, связанные с ним.

– Сергей Николаевич, у вас очень богатая творческая биография. Вы возглавляли театры кукол в Ижевске, Кстове, Белгороде, Калуге – и вот уже больше пяти лет руководите нашим театром. Каким вы его застали и что с тех пор изменилось?

– Когда я пришёл в театр, он был нацелен на культурное обслуживание населения. В репертуаре были только постановки для самых маленьких – без претензий, что называется. Главное требование: лишь бы ребенок не плакал. Про что спектакли, зачем спектакли – эти вопросы отпадали сами собой. Мне же всегда казалось, что театр существует для другого: мы призваны не обслуживать население, а создавать произведения искусства, даже если они будут не слишком востребованы. Это как умная книга в библиотеке: вот она будет стоять на полке, и её никогда не спросят – но такая книга должна быть обязательно. И однажды какой-нибудь мальчик придёт и раскроет её. А через сто лет мы будем гордиться этим мальчиком, потому что книга, которую он прочитал в нашей библиотеке, подвигла его создать нечто великое. Поэтому она должна стоять и ждать своего часа.

– В одном интервью вы – правда, не так образно – уже высказывали эту мысль: «В театре кукол, как и в других видах искусства, должны быть и элитарные произведения, и постановки, рассчитанные на детей и на взрослых. Хочется направить театр по пути одного из главных предназначений искусства: стремления к очищению через сострадание, катарсису». Со спектаклями для семейного просмотра в Астраханском театре кукол действительно всё в порядке. А вот как сегодня обстоит дело с элитарными спектаклями?

– Эту ситуацию мне пока не удалось переломить. За все годы, что я здесь работаю, нам ни разу не удалось включить в план спектакль для взрослых или молодёжи. И даже с теми постановками, которые мы сделали своими силами, приходится расставаться. Так, например, произошло со спектаклем «Оркестр» по пьесе Жана Ануя. Мы просто не смогли заплатить за него авторские отчисления. И дело не в сумме (ну что такое 12 тысяч?), а в том, что теперь платить нужно не в рублях, а в евро. Стало быть, требуется валютный счет, для открытия которого нужно собрать кучу документов. Потом его придётся обслуживать, поддерживать, а у нас больше никаких валютных операций не предвидится. Я был готов заплатить из своих денег, но договор нужно заключить именно с театром. К сожалению, охрана авторских прав сегодня заточена на то, чтобы мы этих авторов просто не брали. Доходит до какого-то абсурда. Я вот ставил спектакль в Волгограде и с удивлением узнал, что для того, чтобы показать на сцене изображение «Родины-матери», нужно разрешение музея-заповедника «Сталинградская битва». У всего есть собственники: у фотографий экспонатов, у рисунков Пушкина…

– Разве это не народное достояние?

– Как выяснилось, нет. Не знаю, кто и когда приватизировал это; такие вещи происходят исподволь и без нашего участия. Например, мы даже не заметили, как перестали быть государственным театром.

– Вы перестали быть государственным театром?!

– В названии слово «государственный» осталось, но всё финансирование мы получаем из области. А кто платит, тот и заказывает музыку. Фактически требования местных властей стоят выше, чем политика государства в области искусства. Мы, например, сейчас отчитываемся только за количество зрителей. А качество спектаклей как будто никого не интересует. Хороший театр – это театр, который мало просит. Но ещё академик Лихачёв высказывал мысль, что, если в государстве отсутствует культура, такое государство – будь оно хоть самым развитым – не имеет права на существование, потому что оно безнравственно. И мне кажется, если театр рассчитан только на то, чтобы развлекать, заполнять досуг, надо оставить одни частные ангажементы, которые показывают комедии, веселят публику и зарабатывают деньги. Понятно, что массовая культура должна быть. Но кто сказал, что всё должно быть заточено на массовую культуру? Она, кстати говоря, совершенно спокойно может существовать и без дотаций. Государство же специально тратит деньги, чтобы мы не скатились в пропасть. А туда скатиться очень легко. Как в романе Голдинга «Свободное падение»: достаточно первого компромисса со своей совестью, а дальше всё идёт по накатанной. За неделю можно сделать из человека скота (различные психологические эксперименты это доказывают). Я как-то ставил спектакль по фольклору народностей Севера. И мне стало интересно, зачем они там, в тундре, вышивают бисером, что-то мастерят – кто их вообще видит? Мне объяснили: если они не будут этого делать, то одичают. Человек дичает, если не занимается творчеством.

– Есть ли надежда, что в репертуаре нашего театра кукол появятся настоящие произведения искусства, спектакли для взрослой публики?

– С появлением «Пушкинской карты», кажется, возник какой-то просвет. По крайней мере, в новом году мы запланировали поставить «Вий» по инсценировке Владимира Белоусова. Не знаю, насколько удастся, потому что здесь может возникнуть своеобразный литературный сопромат, когда ты вроде бы хорошо всё придумал, а литературный материал сопротивляется твоей идее.

– Что это за идея, если не секрет?

– Тут, наверное, не обойтись без предыстории. Однажды мне приснился сон – такой красочный, необычный и очень странный. Прямо, что называется, бери и ставь. Я увидел луга, поля, леса – всю нашу российскую ширь. И по этим полям ходят люди в белых одеждах с венками на головах, водят хороводы, поют песни. И над ними летает птица Сирин, счастливая и свободная. А потом вдруг появились какие-то люди в чёрном. Они стали подбираться со всех сторон, и их становилось всё больше и больше. Они гонялись за птицей Сирин, пока она не улетела; они начали заполнять пространство каменными стенами. Все перестали водить хороводы, исчезли цветы, вокруг остались только серые камни да люди в чёрном. Я будто почувствовал этот самый ведьмин полёт, в котором закружило Хому Брута, и он увидел, что всё вокруг живое и чудесное, всё манит его к себе. А потом чудесного не осталось – всё замостили этими стенами, монастырями, канонами. Почему Хома погиб? Он испугался того языческого, живого, которое открылось ему. Решил спастись молитвами, а в итоге погубил себя. Если бы он отдался этой стихии, этой любви к Панночке, может, и родилось бы какое-то небесное чувство… Вот не знаю, удастся ли нам на сцене противопоставить эти два мира.

– В такой трактовке, пожалуй, могут углядеть оскорбление чувств верующих…

– Конечно. У нас и сейчас много «оскорблённых». Пишут, например: «Мне стало стыдно перед внуком, что я привела его на спектакль, в котором показывают бомжей и террористов» (это про постановку «Дождь и Белая»). У меня вопрос к автору этой претензии: а вам не стыдно перед внуком, что вы привели его в мир, где есть бомжи и террористы? Что эти явления при вас достигли таких масштабов? Нет, это её не возмущает – возмущает спектакль. Или вот ещё: «Что за новогоднюю сказку вы показали – «Снежная королева»? Ни одной песни, ни одного танца. Где мишки, зайчики, ёжики?» Я, помнится, даже опешил. «Не знаю, – говорю. – Наверное, в зоопарке – я не проверял». «Заяц, Лиса и Петух» у нас идёт – тоже жалоба: «Вы разрушили сказку, изменили весь сюжет!» То есть эти люди всерьёз считают, что мы должны показать на сцене то, что они с ребёнком прочитали! А мы-то, дураки, решили познакомить детей со способом актёрского существования комедии дель арте, когда материал не важен, а важно состояние, в котором находятся артисты, важна актёрская импровизация.

– Очень грустно всё это слышать, потому что театр кукол, наверное, как никакой другой способен говорить на сложные, даже табуированные темы. Когда мы готовились к интервью, то, в частности, смотрели отрывки из постановок Невилла Трантера, где героями являются Бен Ладен и Гитлер, читали о спектакле по Замятину в БТК, «Евгении Онегине» в Барнауле, «Хамлете, принце Датском» в Архангельске…

– «А куда будут ходить наши мамочки с детками, если вы будете всё это ставить?» Такой вопрос мне как-то задали в министерстве. У нас есть ТЮЗ для детей постарше и подростков, есть драмтеатр для молодёжи и взрослых…

– А вы, получается, должны выпускать только спектакли с маркировкой 0+?

– Ох уж это 0+… Я всегда спрашиваю: какой материал вы предлагаете для зрителей 0+? Не все понимают, что возрастная классификация – это прежде всего правовой аспект: вы имеете право привести на спектакль младенца, но это не значит, что театр рекомендует это делать. В этом плане особенно малый зал развращает зрителей: они считают, что там как раз идут постановки для самых маленьких. А в итоге? – «Детки, куда побежала лисичка?» А детки молчат, потому что они ещё не умеют разговаривать. У меня как-то брали интервью, и журналистка сказала: «Театр кукол – это же первый театр, в который приходит человек!» А я добавил: «И последний, который он понимает». Зачем рассматривать театры как возрастную лестницу? Рассматривайте их как возможность для обогащения. Человек растёт – и его на протяжении жизни сопровождают все театры, а не каждый по очереди: куклы, ТЮЗ, драма. Кукла умеет такое, чего мы от неё порой и не ждём. Она может быть символом, аллегорией, социальным типом, метафорой, гиперболой… Зачем вообще человеку понадобилась кукла? Он ведь мог сам говорить, петь и плясать.

– Наверное, у театра кукол больше возможностей для деперсонализации и философских обобщений.

– Мы создаём миры, которые могут быть совсем не похожими на то, что нас окружает. Думаю, Образцов в этом плане причинил много вреда, потому что, будучи сам драматическим артистом, не знал природы театра кукол, не понимал её. Он брал только одну форму – сатирическую – и практически копировал людей, утрируя социальные типы. Мы же рассматриваем этот мир со стороны, мы его вроде бы сами создаём, а он живет по каким-то своим странным законам. Куклы иногда сопротивляются и мешают, а иногда дают какой-то эмоциональный толчок. Недавно я ставил в Тамбове маленькую детскую пьеску – «Придёт серенький волчок». Спектакль оформляла бывший главный художник нашего театра оперы и балета Елена Вершинина. Она этого малыша Волчка сделала сама. Я принес его домой – и у моей жены при виде этой куклы потекли слёзы. Потому что это было какое-то небесное существо! И потом взрослые выходили со спектакля и говорили: «А мы действительно вспомнили, как же страшно в детстве было ночью руку с кровати опустить: вдруг там кто-то есть…» И все эти детские сны вспомнились, эти тени на стенах, свет в окне, который внезапно врывается в комнату… Очень живо зрители реагировали на эту постановку.

– Да, театр кукол вообще может касаться каких-то подсознательных, закрытых сфер…

– Нам, кстати, упомянутый вами Трантер проводил мастер-класс. Он же тоже был драматическим артистом и вот однажды открыл для себя кукол и стал с ними экспериментировать. В результате он понял, что, оказывается, даже если кукла ничего не делает, но вы отдали ей свою энергию, она не умирает вообще. То есть даже если актёр просто сидит и разговаривает, мы чувствуем, что его кукла живая, она просто слушает и в любой момент может включиться. Эти эксперименты Трантера очень увлекли, и сейчас он уже выступает как режиссёр кукольных спектаклей, хотя раньше работал только на эстраде.

– И всё-таки есть ощущение, что многие кукольники, наоборот, стремятся стать драматическими артистами. Театральный критик Алена Шевелёва как-то сказала, что у нас очень депрессивное театральное образование вообще, а кукольное особенно. Мол, часто сами кукольники всем своим поведением как бы говорят: «Да, нам немножко не повезло, мы не поступили в драму…»

– Конечно, ни для кого не секрет, что драматический актёр считается настоящим актёром, а актёр-кукольник, или, как ещё говорят, кукловод…  (Какой дурак это придумал, не знаю – «артист-кукловод»…) В общем, это актёр второго сорта. Да, действительно, многие поступают на кукольников, потому что не проходят по баллам на драматического артиста, и думают: «Ну ладно, потом перейду в драму». По крайней мере, у нас в училище зачастую именно так и происходило. Но человек часто потом влюбляется в театр кукол, и его уже калачами в эту драму не заманишь, потому что она ему неинтересна. Хотя какие-то школы так и оставляют эту струну нетронутой, не заставляют влюбиться… И ещё один момент: никто же не рождается с мыслью поставить «Трёх поросят» и умереть. Они же актёры, им хочется творчески расти и играть действительно интересные роли. И, конечно, когда такие роли есть, сами собой пропадают мысли перейти в драматический театр. Есть, правда, те, кто давно погас, или кому нравится бегать Петрушкой и верещать дурацкими голосами. А те, у кого есть возможность раскрыться, быть востребованным, конечно, принимают это место всей душой. Чтобы научиться летать, ты должен понять одно: ты уже прилетел, это твой театр, твои роли, твои герои, с которыми ты живёшь. Чему-то они учат тебя, чему-то ты их. И сам учишься на их ошибках.

Беседовали Лариса СВАШЕНКО, Виктория ИЛЬИНА,
слушатели курса «Основы журналистики»
при библиотеке для молодёжи им. Б. Шаховского

Педагог-руководитель – Анна КОЧЕРГИНА

Фото Софьи НИКОНОВОЙ