Маяковский, Евтушенко и Крученых об астраханском Гении
Речь пойдет о Велимире Хлебникове
Поэт
Всего из сотни читавших – пятьдесят называли его просто графоманом, сорок читали его для удовольствия и удивлялись, почему из этого ничего не получается, и только десять (поэты-футуристы, филологи “ОПОЯЗа”) знали и любили этого Колумба новых поэтических материков, ныне заселенных и возделываемых нами.
Принося вещь для печати, Хлебников обыкновенно прибавлял: “Если что не так – переделайте”. Читая, он обрывал иногда на полуслове и просто указывал: “Ну и так далее”.
Хлебников создал целую “периодическую систему слова”. Беря слово с неразвитыми, неведомыми формами, сопоставляя его со словом развитым, он доказывал необходимость и неизбежность появления новых слов.
Его пустая комната всегда была завалена тетрадями, листами и клочками, исписанными его мельчайшим почерком. Если случайность не подворачивала к этому времени издание какого-нибудь сборника и если кто-нибудь не вытягивал из вороха печатаемый листок – при поездках рукописями набивалась наволочка, на подушке спал путешествующий Хлебников, а потом терял подушку.
Алексей Крученых,
Поэт-футурист, художник, издатель, коллекционер
(про эпизод на диспуте «О современной литературе» в 1913 году):
Особенно запомнилось мне, как читал Маяковский стихи Хлебникова. Бронебойно грохотали мятежные
Хлябиматствует лютеж.
И тот, что стройно с стягом шел,
Вдруг стал нестройный бегущел.
…Кажется никогда, ни до, ни после, публика не слыхала от Маяковского таких громовых раскатов баса и таких необычных слов!»
Помню, Маяковский как-то съязвил в его сторону:
— Каждый Виктор мечтает быть Гюго.
— А каждый Вальтер — Скоттом!—моментально нашелся Хлебников, парализуя атаку.
Михаил Матюшин,
Художник, музыкант, один из лидеров русского авангарда первой половины XX века:
«Хлебников был всегда молчалив и страшно рассеян. Отсюда его неловкость, беспомощность и неуверенность… Помню, обедая у меня, он задумался и поднес ко рту коробку со спичками вместо хлеба и тут же начал высказывать замечательные мысли о новом слове. В эти минуты высшей рассеянности он был глубоко собран внутренне. Его огромный лоб всегда производил впечатление горы… Работая целыми днями над изысканием чисел в Публичной библиотеке, Хлебников забывал есть и пить и возвращался измученный, серый от усталости и голода, в глубокой сосредоточенности. Его с трудом можно было оторвать от вычислений и засадить за стол».
Евгений Евтушенко,
Поэт
***
Ошеломив меня, мальчишку
Едва одиннадцати лет,
Мне дали Хлебникова книжку:
“Учись! Вот это был поэт…”
Я тихо принял книжку эту
И был я, помню, поражен
И предисловьем, и портретом,
И очень малым тиражом.
Мать в середину заглянула,
Вздохнула: “Тоже мне, добро…”,
Но книжку в “Правду” обернула,
Где сводки Совинформбюро.
Я в магазин, собрав силенки,
Бежал с кошелкою бегом,
Чтоб взять по карточкам селедки,
А если выдадут – бекон.
Ворчал знакомый: “Что-то ноне,
Сынок, ты поздно подошел…” –
И на руке писал мне номер
Химическим карандашом.
Занявши очередь, я вскоре
Косой забор перелезал
И через ямины и взгорья
Я направлялся на вокзал.
А там живой бедой народной,
Оборван и на слово лют,
Гудел, голодный и холодный,
Эвакуированный люд.
Ревел пацан, стонали слабо
Сыпнотифозные в углах,
А непричесанные бабы
Сидели, злые, на узлах.
Мне места не было усесться.
Я шел, толкаясь, худ и мал,
И книжку Хлебникова к сердцу
Я молчаливо прижимал.
